Хазанов настроен мрачно

Давая интервью, Хазанов не может усидеть на месте. Он ходит перед вами, включает плейер, показывает куски из спектакля, монологи, отрывки ролей и даже фильмов. Вечером у него еще один спектакль, и он то ли входит в образ, то ли не выходит из него вовсе: я не помню минуты, когда бы он не играл. Но слова он говорит серьезные и чрезвычайно убедительные: то ли это профессиональная актерская убедительность, то ли его действительно очень сильно все достало.

Спилберг вторую неделю не звонит…

– У меня к вам сначала вопрос как к отцу: вы видели «Сказку про темноту» с Алисой?
– Видел. А вы?

– Я тоже. Как раз хочу вас попросить мне рассказать, про что там.
– Понятия не имею. Совсем не понял. Но если дочери нравится – пусть играет. После того как она оставила танцы, ей казалось, что она сможет без этого обходиться – без игры, актерства и так далее. Оказалось, что нет. Теперь снимается. Выбирать особо не приходится – у нас фильмов почти нет, а Спилберг что-то не звонит вторую неделю…

– Кино, кстати, и вас использовало далеко не на полную мощность.
– Можно сказать, не использовало вовсе: мешал эстрадный штамп. Мне в жизни предлагали считаное число ролей. Первый раз – Алла Сурикова в картине, называвшейся тогда «Профессионал жизни». Сценарий мне показался вялым, я стал предлагать свои варианты – не подошло. В результате вышел фильм «Искренне ваш», где сыграл Соломин.

– Я его раз десять смотрел, там играет мой идеал Вера Глаголева. Не понимаю, как можно было отказаться с ней сниматься.
– Надо было смотреть на нее, а я смотрел на сценарий. Потом был фильм Досталя «Маленький гигант большого секса», где я тоже предлагал свои поправки – мне казалось, что история несколько глубже, чем у нас получается. Это ведь не просто про оголтелого женолюба, который в конце концов влюбляется в лилипутку. Это про мужчину, который любой ценой должен себе доказывать, что он есть, что жив, потому что после столкновения с властью, с Берией, которое у него там было в начале, он перепугался навеки и стал полным импотентом во всем. Собственно, любая встреча с властью именно это с людьми и делает. Надо было снимать про то, как вся его жизнь превращается в бешеный, даже и физиологический реванш за это… Но сняли, как сняли – я не в претензии. С тех пор в кино вообще ноль, я уже и не мечтаю.

– Вы говорите про эстрадный штамп – а уверены вы сами, что он над вами не будет тяготеть в серьезной работе?
– Вы мои театральные роли видели? Наполеона в «Морковке для императора», «Ужин с дураком»?

– Нет, увы.
– Ну, о чем тогда говорить… Я на одном настаиваю: чтобы в роли был юмор, сколь угодно жесткий. Но это не потому, что надо мной тяготеет эстрада. Это потому, что мой жанр – трагифарс, я его люблю, я не верю в возможность серьезной и глубокой драматической роли без этой иронической подкладки. Вот сейчас Трушкин собирался ставить Саймона, «Узник Второй авеню». И не поставил, и, может, слава Богу. Потому что пьеса и так не ахти как весела (и не ахти как хороша, между нами), а в его трактовке и вовсе мрачна до чрезвычайности. И этой второй фарсовой ноты, столь мне нужной, я там не увидел. Мебель из этой постановки мне пригодилась в странной такой затее, которую я два раза уже сыграл и буду еще – «Я вспоминаю...»

– Почему там жанр обозначен как «неконцерт»?
– Потому что концертов больше не будет. Эстрадная деятельность для меня закрыта. Я и это-то сделал в безвыходной ситуации, когда надо было срочно закрывать дыру в репертуаре. И это действительно неконцерт – это я комментирую отрывки из старых монологов, кинокадры и фотографии. Обычно мне очень трудно попадать в тон с другим человеком. А здесь я и не один, и вместе с тем...

– Идеальный случай из анекдота – «Я и я».
– Нет, конечно. Это именно что не совсем я. Это возможность заочного взаимодействия. Черт его знает, я даже обдумывал спектакль о спиритическом сеансе, где герой вызывает разных людей и они появляются на экране. Замечательные могли быть возможности, я сам бы их всех играл в записи, а вживую взаимодействовал бы с ними на сцене, но загвоздка в том, что на сеанс они являются незримо. Значит, опять все тянуть одному, а один человек на сцене утомляет – это главная проблема моноспектакля…

– Тут вы правы абсолютно. Даже новый спектакль Гришковца «Плюс один», при всей любви к нему, высидеть трудно.
– Гришковец – человек очень одаренный, но с самого начала до такой степени перехваленный, что я восхищаюсь уже самим фактом его существования на сцене и в литературе. Любой другой после такого беззастенчивого раздувания давно бы с ума сошел, а он продолжает работать и адекватно к себе относиться. Но моноспектакль – особенно для нынешнего зрителя, привыкшего к бешеному темпу и постоянным попыткам его смешить – это действительно уже фантастика; ладно, я придумал другую штуку. Есть некий старец, ну, не совсем старец, человек в годах, он собирается жениться. Дает объявление. Приходят претендентки. Включена скрытая камера. Он с ними разговаривает, потом отсматривает все это дело и комментирует. Ну, допустим: входит Ахеджакова. Он ее там угощает, потом смотрит и сам с собой – то есть перед залом – комментирует: как жрет, Господи, как она жрет! Этак меня сожрет! У другой – еще что-то, третья подходит, но иногородняя, ну и так далее, вся галерея. Заказал пьесу хорошему автору. Пьеса получилась, увы, без яиц...

«Это мальчик или это карлик?»

– Вас не тяготит работа в этом здании? Все-таки Театр эстрады – в Доме на набережной, известно, что там творилось, кто в нем жил и как из него уводили…
– А вас не тяготит жизнь в этом городе? Все же здесь происходило, не только в Доме на набережной. Кремль опять же… Мне кажется, что мистика, которая здесь, может, и была, давно уже расползлась по всей стране: нет уголка, где не творилось бы подобное. У меня с этим домом связана своя мистика, судьба меня сюда заталкивала с десятилетнего возраста. Я ведь впервые на сцену Театра эстрады – тогда тут был клуб Совета министров – вышел пионером.

– Что делали?
– Участвовал в монтаже, приветствовал каких-то делегатов. Два слова было у меня на весь монтаж.

– Буквально два?
– Да. «И сегодня». Я обозначал собою переход от ретроспективы к картине светлого настоящего. И тогда поклялся, что все-таки стану артистом, и сам смогу себе выбирать репертуар, и будет у меня не два слова, а сколько захочу. После чего вернулся в тот же дом, действительно в качестве артиста, в шестнадцать лет.

– Каким образом?
– В эстрадно-цирковое брали после десятого, а после одиннадцатилетки – тогда она как раз была – уже не принимали. Я после девятого ушел из школы, устроился в вечернюю, а значит, надо было работать. Пошел на радиозавод. Пришел в день получки. Пили все, включая охрану. Спас меня мастер, который в этот первый день сказал: «Сосунку не наливать». Тогда мне не налили, и благодаря этому я трезвым глазом наблюдал на следующее утро похмельные муки, тоже всеобщие, без исключений.

– Как же вы не спились на этом заводе?!
– Здоровье спасло, то есть нездоровье: я пьянею быстро и без удовольствия. Все попытки победить организм кончились полной победой организма, я и сейчас почти не пью. Зато я там вовлекся в самодеятельность и под аккомпанемент гармониста выступал перед сеансами в кинотеатре «Ударник». Аккордеонист был человек суровый, отсидел пятнадцать лет за убийство. Куплеты тоже были суровые, про то, как секретарша директору не дала. Он приставал, а она не уступила, такая молодец. С моим обликом, довольно еще детским, все это не вязалось – и я совершенно отчетливо услышал, как после куплетов зритель спрашивает зрительницу: «Как ты думаешь, это мальчик или это карлик?»
Короче, большой успех. Так что мне сам Бог велел работать в этом здании…

А сейчас – ни абсурда, ни логики

– По-моему, для сатиры сейчас открываются новые возможности. Меняется тон власти…
– Откуда вы это взяли?

– Прислушиваюсь.
– Ничего подобного. Не изменилось ничего и не изменится очень долго, чтобы не сказать никогда. Произошло некоторое пресыщение рынка, и один концерт «Бешеных бабок», насколько я знаю, действительно пришлось отменить – не продали билетов. Больше вам скажу: здесь, в Театре эстрады, на вечер Петросяна продалось двести билетов из 1300. Такого не было никогда. Отменять не стали, распространили как-то еще столько же билетов, но не в том суть. Воспринимать это как добрый знак могут только неисправимые оптимисты, а я-то знаю, например, что недавно хороший спектакль в серьезном театре пришлось отменять по той же причине. Продали 27 билетов и отменили представление, сославшись на болезнь артиста.

– Это о чем же говорит?
– А о том, что плохое опять побеждено худшим: перестали ходить на плохое – но ведь и на хорошее! Общий спад, всероссийская вялая апатия, объяснимая не только летним временем – в СССР на Таганку летом пойди попади! – а дружным и универсальным спадом интереса ко всему. Потом, Москва действительно перестала быть точкой встречи всей страны: ехать сюда у многих попросту нет денег. А те, кто приезжает – в основном гастарбайтеры, – в театр не пойдут: не за тем ехали. Так что попса не исчезнет никогда. Исчезнет зритель – и серьезный, и несерьезный.

– Мрачный у вас взгляд.
– Не то слово. По сравнению со мной, скажем, Виктор Шендерович – отчаянный оптимист.

– Вы помирились после его открытого письма?
– Мы не ссорились. Я не отрицаю ни одной его претензии: сейчас действительно не хочется заниматься сатирой, это мой принцип, но ведь он не с тем связан, что я испугался власти. Власти дела нет до сатиры. У нее сейчас довольно циничный взгляд на это дело: «Эхо Москвы» пусть будет, «Новая газета» – пусть, Хазанов вообще ей неинтересен, как и Быков, кстати…

– Надеюсь.
– У меня все формулируется довольно просто: сатира возможна там, где есть шанс на перемены. Вы их допускаете? Я – нет. Смотрите: вам Сталин не нравится? А кто-нибудь из тех, кто разоблачал Сталина? А из тех, кто был потом? Вы вообще можете назвать власть в российской истории, которая бы вас устраивала? Которая бы принципиально отличалась от прочих? Не можете? Тогда, наверное, что-то не так со страной, а не с властью. Тогда, наверное, она элементарно не может быть другой. Хорошо, а жить вне этой страны вы готовы? Можете себя представить еще где-нибудь? Не можете? Ну тогда, наверное, ведите себя корректно. Вот и все. Подчеркиваю, все эти мои вопросы и советы обращены прежде всего к себе самому.

– Иногда я думаю – и довольно давно, – что советская власть по отношению к этому замкнутому кругу все-таки была прогрессом…
– При советской власти у нас был театр абсурда, кто бы спорил, но в этом абсурде была своя логика. Сейчас у нас нет ни абсурда, ни логики. Сейчас мы вообще не знаем, чего хотим, что делаем и куда идем. Правила поведения отсутствуют в принципе. С каждым можно делать что угодно. Любая борьба сводится к кампании и на другой день забывается – как, впрочем, оно всегда и было. Говорю вам: происходит возвращение к обычному российскому образу жизни после советских и антисоветских пертурбаций. Специфика этого образа жизни хорошо известна всем, кто знает историю и читал книжки. Так и занимайтесь тем, что в этих условиях имеет смысл: самосовершенствованием, искусством, воспитывайте детей, расширяйте пространство личной свободы и не пытайтесь сломать историю о колено.

Зачем Ханука в Кремле?

– Напоследок не могу вас не спросить: евреи в России нужны?
– России нужны все. Она так устроена, что как раз национализм – сколько бы ни бесновались отдельные персонажи – в ней никогда не приживался. Иное дело, что в силу всяких исторических особенностей евреи тут всегда не уверены – не то что в завтрашнем дне, а в послезавтрашнем. И такое зыбкое положение заставляет их в дне сегодняшнем проявлять не лучшие свои качества. Впрочем, подвешенное состояние ни у кого не выявляет лучших качеств. И не только евреи тут в нем пребывают. Но если говорить о принципиальном выборе – уезжать или оставаться, – я этого вопроса всерьез себе даже не задавал.

Иное дело, что нужно, наверное, соблюдать некоторые элементарные нормы – как-никак двести лет вместе, а то и больше. И вот говорю я, скажем, Мише Турецкому, чей «Хор Турецкого» знаменит во всей Европе и самому мне крайне симпатичен: Миша, не надо вам выступать в Кремле в ознаменование Хануки. Зачем вам это? Отпразднуйте Хануку где-нибудь еще. Вам же, наверное, не очень понравится, если Хор Пятницкого будет отмечать День независимости России концертом у Стены Плача?

– А он?
– Он мне сказал, что у меня устаревшие представления. И они, наверное, действительно устаревшие. Я все-таки давно здесь живу.
 

22.07.09       Дмитрий БЫКОВ, "Собеседник"

Комментарии к статье

Добавить комментарий

19 Апреля 2024

Ваше имя*

E-mail

Код подтверждения

Текст комментария*