Шампанского сюда!

Уже в первых числах декабря 1897 года по Москве от кого-то пошел слух, что за новогодним столом непременно надобно сидеть в белом с черным, но можно - женщинам! - и в розовом. И потому в мануфактурных лавках, как никогда часто, разматывали куски белой и розовой материи. Беспокоились, как бы успеть сшить до Рождества. Остальное шло заведенным порядком: запасались подарками и провизией к столу.

Первой подала голос фирма оборотистого француза месье Сиу, ставшего заправским московским купцом. Неподалеку от Тверской заставы он построил кондитерскую фабрику (она в основном сохранилась и теперь называется фабрикой «Большевик»), которая ничем не уступала уже прославившейся фабрике английского печенья швейцарца Эйнема (теперь «Красный Октябрь»).

До Рождества еще оставалось несколько недель, а месье Сиу всюду, где мог, извещал почтенную московскую публику, что у него для елок припасен «большой выбор бонбоньерок - для подарков и украшений». Сначала он стал продавать свой сладкий товар, естественно, в новом магазине - в Верхних Торговых Рядах, где фабрика арендовала ставший бойким и на редкость ароматным «нумер 24».

Но это было не единственное место, где   продавалась   продукция   фабрики Сиу - еще и на Петровке, в доме Рудакова, в Лубянско-Ильинском торговом пассаже и на Неглинной - как раз напротив Малого театра. Хозяйственные люди, конечно, опасались, сохранится ли до стола свежесть, но тот, кто хоть раз покупал цветные бонбоньерки, уверял, что печенье и конфекты в металлической упаковке ничуть не стареют, после праздника нарядные коробочки можно оставить как украшение буфета всегда подавать к столу с печеньем, которое продается наразвес.

Ближе к Рождеству вся хлебосольная зажиточная Москва, несмотря на лютый  мороз,   ездила  за  припасами   на главное  торжище  -  на  Конную  площадь.Чего только не навезли крестьяне из ближних и дальних деревень! На площади возникли целые холмы из застывших съестных товаров. Стояли возы, бочки, корзины: говяжьи и телячьи туши, мороженые индейки - очень в Первопрестольной полюбили их а также куры, гуси, потроха, солонина. И еще, конечно, поросята - забитые и живые, которые словно бы чувствовали свою судьбу и визжали на всю округу. Но продавцов было больше, чем покупателей, и хозяева, топча валенками мерзлый снег и похлопывая рукавицами, отчаянно голосили, расхваливая свой товар:

-  Эх, розовые! Сливки, а не поросята - ни сметаны, ни хрена не надобно - сами во рту растают без приправы. Некоторые сомневались, хорош ли товар, особенно немолодые в просторных шубах купчихи, вышедшие на базар с людской подмогой, которая не отступала от хозяйки ни на шаг. Знающие себе цену суровые хозяйки рассматривали товар с сомнением на лице:
-  А зачем воды-то в него налил?
-  Где вода? А ты, мамаша, протри глаза, а то они у тебя слипаются на морозе.
-  Да смотри - лед из нутра торчит. Всё едино - обманешь.
Ей отвечали тоже бойко:
-  Всё едино - то у Кудина, а я Петром Петровичем зовусь.

Магазины и лавки выставили - откуда он только разом взялся? - рождественский и новогодний товар.  Не только съестной. Чудо было в том, что в лютые морозы вся Москва наполнилась цветами, но все-таки больше было хоть и нарядных, но искусственных, которые, если не поклонишься им, не отличишь от настоящих. Хозяева уговаривали купить кому-то в подарок жардиньерку -очень хорошо подойдет для комнатных цветов. Богатые люди останавливались у живых пальм, улыбаясь своей мысли, что это очень будет неожиданно -прийти домой в морозный вечер с растением, наверное, из самой Африки.

Вся Никольская, Петровка, Ильинка торговали цветной бумагой, из нее можно вырезать любые растения, а купец Дамман в своем магазине на Сретенке предлагал с виду живые, но съедобные лепестки для домашних пирогов. Хозяин всех лучших московских молочных магазинов Чичкин (они кое-где уцелели и сейчас - например, на Пушкинской улице - все в белейшем кафеле, внутри и снаружи) уговаривал не спешить покупать его товар впрок, чтобы ненароком не скис: перед Рождеством он обещал доставлять ежедневно 12000 трехлитровых бутылок с молоком, которое «предварительно непременно испытывается в лаборатории и малейший брак не допускается». А что касается сливочного масла, то первый сорт уже продается - 45 копеек за фунт. «По желанию покупателей молоко, сыр, масло, сметана первейшего качества доставляются домой в фургонах».

На каждом рождественском базаре бойко продавали водку, вина, закуски, фрукты, конфекты, фигурный шоколад. Чаепродавец Прокофьев, торговый дом которого находился на Никольской, как раз напротив входа в Верхние Торговые Ряды, просил почтенную публику «обратить особое внимание на чай собственной развески, замечательного вкуса и запаха». Парфюмерное   заведение   Брокара   из
Хамовников к Рождеству придумало новый о-де-колон «Аромат Палестины», а также глицериновую пудру, которая, по уверению фирмы, «совершенно незаметна на лице», сюрпризные коробки для женщин и франтов, а также «Шипр». Еще и теперь не устаревшие мужские духи возникли, кажется, именно в канун 1898 года. Весь свой товар Брокар показывал полнее всего в «нумере 211» Верхних Торговых Рядов, уставленном елками большими и маленькими.

Больше стало покупателей во всех московских магазинах и лавках. Не исключая книжных, где продается литература для детей. Все издатели позаботились о сказках с красочными картинками - говорят, тогда-то впервые и был провозглашен лозунг, адресованный грамотным семьям: «книга - лучший подарок». Но все-таки больше всего покупали к празднику обновы. «Российско-американская мануфактура» выставила прекрасные дамские ботинки, которые стоили всего-то рубль семьдесят пять. Викула Морозов открыл «рождественскую торговлю кретона, круазе, мадеполама, молескина, репса, полубархата плис и сукна вигониевого». И еще «дамских юбок и блуз для променада».

В любой лавке можно было купить свечи для елок и еще потешные «зажигательные нитки и комнатные бенгальские огни, которые опасны только с виду, но пожара в доме не делают». Ближе к праздникам чаще стали попадаться и нищие... Хитрый народ, эти нищие, выползли все на всеобщее искушение. Ну кто не вспомнит перед Рождеством о заповедях Христовых - подай страждущему и воздастся тебе и «блаженны милостивые, ибо они помилованы будут»? Однако даже в газетах рассказывалось, что не все нищие наги и голодны, а некоторые просто попрошайки и пьяницы - было замечено, что монетку милостивую они относят «Ивану Елину», то есть, приносят жертву не Христу, а Бахусу.

Стало видно, что к Рождеству детей в Москве поубавилось - мальчики из числа учеников отправились на святки домой - от Рождества до Крещения. Но на улицах зато стало больше взрослых. Чем ближе к Рождеству, тем центральные улицы становились оживленнее. По проезжей части все скорее сновали колесные экипажи, лошади, запряженные в сани. Перед самым Рождеством стали проворнее двигаться по тротуарам и пешеходы - у всех спешные дела, все торопятся. Особенно мастеровые люди и посыльные: все завалены работой. Они, наверное, трудились до самого вечера 24 декабря. Больше недели Москва праздновала. Сначала, как и положено, всей семьей сидели за Рождественским столом, а перед Новым годом большими семьями подавались к родным в гости. Некоторые, однако, предпочли веселье на людях.

Самое большое веселье обещали рестораны «Стрельна» и «Яр», почти в пригороде - за Тверской заставой. Но центром торжества был, несомненно, Главный Городской Манеж. Там играли семь военных оркестров, выступал оперный хор из двухсот певиц и певцов, соединенный хор московских цыган. Представление разделили на две части. В первом показывал свою могучую силу «атлет-борец Вильям Моор» (он же Знаменский), который выполнил свое обещание поднять на себе настоящее пианино с музыкантом. Во втором, которое начиналось в семь вечера, а кончалось в третьем часу первого января уже нового года, выехали 20 лошадей, пускали в публику серпантином, особенно в ту, которая веселилась с вином и ананасами в буфетах.

Однако среди гостей Манежа не было ни единого почтенного человека, который служил и был обязан не распаляться, беречь свое лицо и одежу: в полдень полагалось явиться к начальнику и передать свою визитную карточку через швейцара, насыпав в его руку горсть мелочи. Нужно было постоять в подъезде, пока вернется дворцовый посыльный, - если он передаст от хозяина свое почтение, то можно спокойно уезжать, не солоно хлебавши. Но случалось, что начальник оказывал милость и просил подняться. Утром 1 января 1898 года газета «Московский листок» торжественно поздравила читающую публику: «Старый 1897 год, отслужив свой срок, подал в отставку и удалился на покой. Поклон новоиспеченному, 1898-му. Ворота настежь! Музыка, играй марш! Шампанского сюда!»

Анатолий РУБИНОВ

Комментарии к статье

Добавить комментарий

26 Апреля 2024

Ваше имя*

E-mail

Код подтверждения

Текст комментария*