Хлеб.

Хлеб...Так, коротко, как и Алексей Толстой, назвал и я свой документальный рассказ. Уж, если списывать, то лучше у Великих. Да и потом, литература, она, ведь, неплохо и кормит. Взгляните на того же красного графа – написал свою повесть «Хлеб» и потом, без всяких проблем и угрызений, он и ел свой белый хлеб, да еще и с маслом, до самой смерти. «Хорошо написал – хорошо и поел»: - подумал я и сел к столу.

Правда, перед графом стояла задача полегче. Ну, там, товарищ Сталин, по приказу товарища Ленина, по прямому проводу получил указание и отправил хлеб голодающим пролетариям Питера. Аж революцией повеяло: - «РВС… Вставай, проклятьем, заклейменный… И комиссары в пыльных шлемах…». Славное было время, героическое, и, главное, впереди было только счастье для всех трудящихся на земле. Уж мы помучаемся, зато потом… А наши дети и внуки!..

Да, но после повести о хлебе, после 1918-го, читатель мог понять, что, вот, мол, поголодали пролетарии, помучились, но, вскоре, и получили они свой хлеб. И после этого все они стали счастливыми. Дудки! Пряников сладких всегда не хватает на всех! Но никто не знал, однако, в деталях, что будет впереди. Знали только, что на кончиках штыков мы принесем счастье всему миру. А без нас?.. У них получилось бы? А, ведь, Ленинградский голодомор 1941-42–го был реально и впереди, ну, там, склады сгорели, то, сё, но все это было уже в войну. Там все понятно. А голодовки 1921-го, 1932-го, 1946-го? Они были? А если были, то почему?

Если сказать коротко, то колхоз – это голод. И ничего другого не доказать, и никуда от этого не деться. На Украине говорили так: - «На воротах серп и молот, а в хате смерть и голод». Народная мудрость, она всегда права. В конце 20-х годов миллионы самых трудящихся украинцев были отправлены на Север, в тундру, в болота, в тайгу, на верную смерть. Вместе с детьми. Ну, читали вот это? Там кора на деревьях была обгрызена на высоте детского роста. Раскулачивание, называется.

Но другие украинцы, даже после этого, не хотели идти в колхоз. Тогда их, в 1932-м, за это и убили голодом, и тоже, вместе с детьми, и умерло их тогда еще 7 миллионов из тех, что еще оставались после раскулачивания. А те, что, вопреки всему, все-таки выжили и после голодомора 1932-го, те, наконец, пошли в колхоз. Как миленькие. Жить захочешь – пойдешь! Куда ж ты денешься? Коллективизация, называется.

Но, хотя бы одного Алексея Толстого, красного графа, хорошо кормили? Да, конечно. Как и всякого старательного слугу. Но, чтобы накормить одного графа, надо было расстрелять многих других. Ниже, цитата из интернета, чтобы не говорили, что я вру: - « В число русских литераторов (не считая — прибалтийских, кавказских и др.), казненных или погибших с 1917 в недрах ГУЛАГа, входят: А. Аросев, И. Бабель, Г. Белых, С. Буданцев, П. Васильев, А. Веселый, А. Воронский, А. Введенский, А. Гастев, М. Герасимов, К. Губер, Н. Гумилев, Е. Зазубрин, Н. Зарудин, И. Касаткин, И. Катаев, В. Кин, В. Кириллов, В. Киршон, С. Клычков, Н. Клюев, В. Князев, С. Колбасьев, М. Кольцов, Б. Корнилов, Б. Лившиц, М. Лоскутов, И. Макаров, О. Мандельштам, В. Нарбут, А. Несмелов, Г. Никифоров, Н. Олейников, П. Стешин, Б. Пильняк, B. Правдухин, В. Ропшин, А. Тарасов-Родионов, С. Третьяков, Д. Хармс, А. Чаянов, Б. Ясенский».

Но это только так, маленький кусочек огромной глыбы. И если ты эту глыбу шевельнешь, то тебя же и завалит. Поэтому никто и не копает. Кроме Дмитриева, конечно. В том списке не указаны все те, кто прошел Гулаг и, вопреки всему, выжил; там и вовсе почти не указаны украинские писатели и поэты: «… Лесь Курбас, Николай Зеров, Николай Вороной, Валериан Подмогильный, Василий Стус и многие другие». Ну, украинских писателей там было еще очень много. «Расстрелянная культура» – называется. Урочище Сандармох, 236 ям, 9500 человек, но не только. Сандармох – это только песчинка в море. Это было только начало, так, черновые наброски. А вообще, тогда были расстреляны десятки миллионов советских людей. А что еще было с ними делать, если они – враги? Кто не с нами, тот против нас. Лес рубят – щепки летят.

Такой щепкой стал, заодно, и наш великий пролетарский писатель, автор этих звонких слов. Зато и сегодня, за все это, товарища Сталина так крепко любят! Если бы побольше расстрелял, то и любили бы покрепче. Палачи, те товарища Сталина любили всегда, он давал им выпить после работы; а их внуки, те и сейчас…, те и без выпивки... А погибшие в Гулаге, вот они-то не очень его и любят, да кто ж их спрашивает? Вопросы любви, в том числе, и к товарищу Сталину, это – вопросы веры. Знания там не нужны, и они, даже, вредны. Поэтому сегодня половина русских и верят в то, что земля – плоская. Так им сказал батюшка.

Итак, голодовки 1921-го, 1932-го, 1946-го - они остались навеки в памяти народной. Как вехи. Но это так, отдельные случаи. Стоит ли обращать внимание? А между ними были годы сытые, годы благоденствия, годы блаженства, за что и боролась наша Партия. А как мы блаженствовали, я дальше и покажу на примере из своей жизни.

Первые десять послевоенных лет провел я в нашем районном городке. И добыча хлеба всегда лежала на мне. А было это уже после отмены хлебных карточек. Это было в сытом году. Итак, будит меня мама в 3 - 4 часа утра: - «Вставай, пора за хлебом». Иду я, еще в темноте, и через пару километров подхожу к магазину № 4, что справа, если идти по проспекту сверху вниз. А там уже толпа, выстроились вдоль стенки, направо от окошка, молчат, некоторые спят, прислонившись правым плечом с кирпичной стене. Это те, что живут в городе. Другие спят на своих мешках, в которых, как запланировано, они когда-то принесут свой хлеб домой, в свой колхоз. Если они его добудут, естественно. Это – пожилые колхозницы из окружающих сел, они неделями так и живут, под магазином, там и спят. Но, в любом случае, у каждого из стоящих (лежащих), на ладони, синим карандашом, написан его номерок. А иначе – как ты докажешь? Отлучаться из очереди можно только ненадолго, по нужде, а то, потом и не пустят.

И вот, наступает решительный момент. Привезли хлеб! Привозили его в деревянной будке, на телеге, в которую запряжена лошадь. Хлеб только что из пекарни, еще теплый, и от вкусного запаха кружится голова. Итак, хлеб выгрузили и перенесли в магазин. Очередь терпеливо ждет, только становится плотнее. Теперь уже и те, что спали, проснулись, встали и стали в строй. И вот, наконец, наступает уже самый решительный момент. Вот уже и дыра, что оставлена в решетке, открывается изнутри и начинается выдача хлеба.

Мгновенно вокруг этой решетки образуется большая плотная толпа. И каждый из этой толпы пытается сунуть в окошко свою правую руку с зажатыми в ней потным ирублями. А левой рукой он держится за толстенную арматуру, из которой сварено ограждение вокруг того окна выдачи. Откуда-то появились крепкие молодые мужики, которые рвутся к окошку, давят и расталкивают всех остальных. Унылая очередь все еще стоит, обреченно, но она уже стала пожиже, так как многие, из стоявших там ранее, те, что покрепче, теперь оставили свое место в очереди и тоже бросились в штурмующую толпу. В очереди остались одни беспомощные старухи, потому что, иначе, как им выстоять против молодости и силы? На что-то надеются, однако.

Бросаюсь и я в эту толпу, но, не сломя голову. Настало время задействовать мою технологию, проверенную в борьбе за хлеб. Был я тогда маленьким и щуплым, приходилось приспосабливаться, и я понимал, что лезть напролом мне было бесполезно. Однако, всегда есть выход. Все рвутся к окошку напролом, а там – как повезет. Кто-то уже схватился за решетку, а кто-то еще только пытается найти щель и втиснуться. Шум, визг, мат!

Наконец, первый уже и получил свой хлеб. И он, задним ходом, упершись левой ногой в стенку, отталкивается и выбирается из толпы, зажав свой хлеб и сдачу двумя руками. При этом, даже те, что уже схватились за решетку, тех тоже отрывают. Но, после того, как счастливчик вырвался, толпа уплотняется и вновь бросается вперед, на штурм, и опять она давит тех, кто почти добрался. И так все это повторяется с каждой добытой булкой хлеба.

Я, однако, действовал иначе - я тоже бросался к стенке, но, уже слева от окошка, туда, где толпились люди послабее, и, поэтому, там мне было легче проникнуть и внедриться. Понимаете, в этом все дело. Уже много позднее, после развала СССР, мне пеняли, что ты, дескать, тоже вступал в КПСС. «Да, говорил, - я в свою защиту, - я был в КПСС, но я не вступал туда, я просто проник в ряды и внедрился, когда там стало уже не так тесно и монолит треснул». Старый опыт пригодился и потом, однако.

Вернемся к нашему хлебу насущному. Вот и я проникаю в толпу и продвигаюсь вперед, между стенкой и толпой, левым плечом вперед и спиной к стенке. Конечно, давят, конечно, прижимают к стенке, но, ведь, не насмерть. Говорят, что когда хоронили товарища Сталина, то там, в толпе, погибли сотни человек – их просто раздавили. Всем, ведь, хотелось посмотреть. Но я-то, я еще жив, потому и пишу сегодня эти свои воспоминания.

Итак, все усилия толпы направлены центростремительно. И таким центром было то самое, заветное окошко. И каждый раз, когда кто-то спиной вперед вырывался из толпы, напор в это время немного ослабевал, и я чуть-чуть протискивался вперед, в узкую щель между стенкой и толпой. Таким образом, толпа не всегда отталкивала меня, а, наоборот, иногда, даже и помогала.

И вот, через час – два наступает тот самый момент, когда и я левой рукою хватаюсь за толстую арматуру, да так, что никто, при всем желании, не смог бы меня оторвать; а правую руку, с зажатыми в ней рублями, сую в окошко. Проходит еще какое-то время, но это уже и неважно, а важным является только то, что женская рука берет у меня деньги и взамен выдает булку черного хлеба, да еще и с довеском. Вот, практически, и все. Осталось только выждать и, вместе со следующим счастливчиком, пользуясь моментом, вырваться из толпы спиной вперед. Бросаю виноватый взгляд в сторону унылой очереди, и вот я, уже с хлебом, отправляюсь домой.

А что такое – довесок? А это такой, отрезанный ножом, кусочек того же хлеба. Довесок этот я съедал мгновенно и с чистой совестью - это была моя законная добыча. Потом, там же, на каждой булке, были такие наплывы. Это, когда тесто было уже в форме и от жара поднималось, то излишки свисали через борта, и, когда булку выбрасывали из формы, то наплывы иногда оставались на месте и потом они, вместе с булкой, доставались очередному покупателю.

Имел ли я право на эти наплывы, вопрос не ясен и сегодня. Но я их понемногу отламывал и съедал. Получалось совсем незаметно. Вскоре все наплывы были отломлены и съедены, а после этого я понемногу откусывал уголки этой самой булки. Тоже получалось незаметно, но когда я приходил домой и отдавал этот хлеб маме, то булка уже была без углов, она уже была какой-то овальной формы. Мама грустно улыбалась и ничего не говорила. Она все понимала. А на часах уже было около одиннадцати.

В сентябре школьники всегда пишут сочинение на тему - «Как я провел лето?». Написал и я сейчас такое сочинение, и оно - перед вами. Правда, я уже далеко не школьник, и это - правда, но, ведь, говорить-то об этом всегда было запрещено. И, только сегодня… Да, и то…

Итак, перед вами рассказ о том, как мы добывали свой хлеб насущный на нашей богатой и плодородной Украине. Конечно, там всегда были жирные черноземы, и мы могли бы, при иных обстоятельствах, кормить хлебом весь остальной мир, но… Понимаете, у нас была колхозная система. И даже канадская пшеница, которой мы, под конец, кормили колхозников, даже она не спасла СССР от развала. Итак, будьте здоровы и никогда не голодайте, дорогие читатели. Если это получится, конечно.

Николай ТКАЧЕНКО                 5.08.18

Комментарии к статье

Добавить комментарий

19 Апреля 2024

Ваше имя*

E-mail

Код подтверждения

Текст комментария*