Rambler's Top100



"Как самые заветные мечты..."

Журналист радио Василий АНАНЧЕНКО подготовил сборник своих стихотворений. Многие из них были написаны им в годы минувшей войны, когда журналист был фронтовиком.

Не дожил Василий Маркович до того дня, когда с его сборником "Проспект Мира" познакомились бы читатели. Мы решили разместить на сайте одно стихотворение из рукописи. Называется оно

ОБЕЛИСК 

 

Мне кажется, что смотрят обелиски

И видят принесенные цветы

Из самых разных - дальних мест и близких,

Как самые заветные мечты.

 

    Мне кажется, что каменные плиты

    Не в отсветах зажженного огня,

    А жаркой кровью воинов политы,

    Чтоб не забылась никому война.

 

Рассветами, пыланьем зорь вечерних

Плывут в печали годы у могил.

Лежат солдаты в розовом свеченьи,

Которые вернуться не смогли.

 

    Мне кажется: им тоже снится детство.

    И юность. И красивая любовь.

    И что они глядят, хотят вглядеться

    В черты лица планеты голубой.

 

Мне кажется, что смотрят обелиски

И видят принесенные цветы

Из самых разных - дальних мест и близких,

Как самые заветные мечты.

  Василий АНАНЧЕНКО

Как самые заветные мечты...

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Солдат «Маяка»

В 60-е молодых в штат «Маяка» сразу не брали. Надо было походить в учениках. Тогда был период расцвета жанра репортажа. Тех, кто мечтал быть репортером (высшая должность на раннем «Маяке»), прикрепляли к асам – Седову, Ретинскому, Афанасьеву, Смирнову...

Мне довелось «носить «Репортер» за Василием Марковичем Ананченко. Вася, Василек, Василь – как его называли приветливо в редакции – прошел всю войну, от первого до последнего дня, закончил ее в Берлине. Шагал не в задних рядах, а потому вернулся с ранениями и медалями. В ящике стола была у него рукопись, которая началась еще в декабре 41-го. И поздним вечером, после сдачи репортажа в итоговый выпуск, добавлял он в рукопись новые строки:

Я – фронтовик. И все события

Минувшей меряю войной.

Так мне друзья велят убитые,

В штыки ходившие со мной.

Военная тема была на «Маяке» по праву его. А он был своим человеком в Комитете защиты мира, в общественных организациях ветеранов Великой Отечественной войны. Военные парады, армейские юбилеи, учения, повседневная ратная жизнь в мирное время – все это звучало в репортажах Ананченко. Когда мне, его воспитаннику, пришла повестка из военкомата, он поинтересовался – куда призывают.

Московский адрес ему сразу не понравился. Сказал, что это не армейская служба. Повел в кабинет главного редактора и набрал по «вертушке» номер Главнокомандующего Сухопутными войсками И.Г. Павловского. «Парня с «Маяка» в армию призывают, так нельзя ли ему отправиться действительно в войска, чтобы время зря не тратить. Желательно в пехоту». Генерал сказал, что для этой цели лучше всего подходит Дальний Восток.

Через несколько дней мы с Василием Марковичем на два голоса делали репортаж с городского призывного пункта с проводов новобранцев. Завершив свою часть, я передал микрофон В. Ананченко и отправился в Хабаровский край. Учитель, по-моему, был вполне доволен. Да и я тоже.

Очень требовательно относился Василий Ананченко к любимому жанру – репортажу. В то время были две его разновидности – студийный и внестудийный. Студийный начитывался в радиодоме на привезенных с места события шумах.

К своему первому «опусу» я готовился долго и тщательно. Написал текст, прошел в студию и стал читать. Вижу, как морщатся за стеклом звукорежиссер Костя Доронин и мой учитель. Потом Ананченко вошел в студию и сказал: «Снимай пиджак и присядь двадцать раз». Я исполнил. «А теперь – к микрофону». Мне ничего не оставалось, как с придыханием выдавить: «Только что я вернулся с ...»

Василий Маркович поучал меня тогда, что, пока не получится в репортаж душу вкладывать, надо хотя бы не быть равнодушным радиопономарем... А уж он-то любой материал, будь то десятистрочная заметка или фрагмент парада на Красной площади, пропускал через себя.

Я всю войну прошел – и смерть и слезы,

Она доселе в памяти свежа.

Мой сказ, вобравший битвы страх, серьезен,

Категоричен, как атаки шаг.

Радиожурналист Василий Ананченко не терпел разгильдяйства, монтировал свои репортажи только сам, не доверяя даже опытным операторам, которые радовались, если он заказывал монтажную – можно отправляться чай пить. Он не раз переписывал текстовки, комкал бумагу (предпочитал серую для черновиков), бросал в корзину.

Нельзя не вспомнить о знаменитых ананченковских словарях на любую тему. Их у него было множество. Коллеги знали, что за словарь, которого не было у Василия, можно было получить от него хоть собрание сочинений. Позором для репортера было в те годы выйти в эфир с неправильным ударением. Это сейчас по радио можно услышать игривое: «она была при?нята... принята?».

В. Ананченко всегда утверждал, что на радио нет должности престижнее репортерской. Однажды начальство таки настояло и сделало его заместителем заведующего отделом. Он мучался, поскольку не мог отдавать распоряжения.

Затею оставили, и Василий Маркович до ухода на пенсию так и оставался комментатором.

Он жил скромно, долго в коммунальной квартире. Поздно вечером звонил домой жене Александре Андреевне с неизменными словами: «Шура! Ставь щи. Еду». Своему лучшему другу по жизни он посвятил и неопубликованную книгу стихов, назвав ее «Проспект Мира» по адресу дома, где наконец-то руководство Гостелерадио выделило ему однокомнатную квартиру.

Борис КОНДРАТОВ

Комментарии к статье
Добавить комментарий


Читайте также:





























 

 

 













 
        




            П О М И Н К И    год 1896




Ностальгия











Как Мы жили в СССР:

Почему многие люди вспоминают

времена СССР, как счастливые?



 




*******************************













Партнеры

Из почты

Навигатор

Информация

За рубежом

"Когда мужчине сорок лет..."
 
Когда мужчине сорок лет, 
ему пора держать ответ: 
душа не одряхлела?- 
перед своими сорока, 
и каждой каплей молока, 
и каждой крошкой хлеба. 
 
Когда мужчине сорок лет, 
то снисхожденья ему нет 
перед собой и перед богом. 
Все слезы те, что причинил, 
все сопли лживые чернил 
ему выходят боком. 
 
Когда мужчине сорок лет, 
то наложить пора запрет 
на жажду удовольствий: 
ведь если плоть не побороть, 
урчит, облизываясь, плоть - 
съесть душу удалось ей. 
 
И плоти, в общем-то, кранты, 
когда вконец замуслен ты, 
как лже-Христос, губами. 
Один роман, другой роман, 
а в результате лишь туман 
и голых баб - как в бане. 
 
До сорока яснее цель. 
До сорока вся жизнь как хмель, 
а в сорок лет - похмелье. 
Отяжелела голова. 
Не сочетаются слова. 
Как в яме - новоселье. 
 
До сорока, до сорока 
схватить удачу за рога 
на ярмарку мы скачем, 
а в сорок с ярмарки пешком 
с пустым мешком бредем тишком. 
Обворовали - плачем. 
 
Когда мужчине сорок лет, 
он должен дать себе совет: 
от ярмарки подальше. 
Там не обманешь - не продашь. 
Обманешь - сам уже торгаш. 
Таков закон продажи. 
 
Еще противней ржать, дрожа, 
конем в руках у торгаша, 
сквалыги, живоглота. 
Два равнозначные стыда: 
когда торгуешь и когда 
тобой торгует кто-то. 
 
Когда мужчине сорок лет, 
жизнь его красит в серый цвет, 
но если не каурым - 
будь серым в яблоках конем 
и не продай базарным днем 
ни яблока со шкуры. 
 
Когда мужчине сорок лет, 
то не сошелся клином свет 
на ярмарочном гаме. 
Все впереди - ты погоди. 
Ты лишь в комедь не угоди, 
но не теряйся в драме! 
 
Когда мужчине сорок лет, 
или распад, или расцвет - 
мужчина сам решает. 
Себя от смерти не спасти, 
но, кроме смерти, расцвести 
ничто не помешает.
 
Евгений Евтушенко. Мое самое-самое.
Москва, Изд-во АО "ХГС" 1995.