Кому передать свой портфель?

Михаил ЖВАНЕЦКИЙ: "Когда мне говорят: "Еврей", я отвечаю: "Христос тоже евреем был, а кем стал!"

Полвека назад, в 56-м "оттепельном" году, одессит Михаил Жванецкий получил диплом по специальности "инженер-механик подъемно-транспортного оборудования порта" и отправился с ним в самостоятельную жизнь. Сегодня о тех незапамятных временах писатель говорит с ностальгией, почти стихами: "Никогда уже не буду я молодым. И высоким. И стройным"...

Фотографии того периода запечатлели красавца с атлетическим торсом и ясным взором. "Торс у меня до сих пор атлетический, если кто может видеть, - скромно уточняет Михал Михалыч, - но сейчас вступает в действие живот. Наши недостатки переходят в наши достоинства, так что живот переходит в атлетическую грудь".

Кстати, мускулатуру Жванецкий приобрел благодаря спортивной гимнастике: имел крепкий второй разряд, выступал даже за институт. Еще недавно ему говорили, что хорошо бы заняться тяжелой атлетикой, но "попробуй ею заниматься, когда юмор у тебя прет отовсюду", - сокрушается сатирик. Думаю, он просто пресытился тяжестями во время разгрузки-погрузки судов в Одесском порту. "Вира!", "Майна!"...

Вполне вероятно, Михал Михалыч до сих пор с переменным успехом пытался бы поднять там неподъемную советскую экономику, если бы не портфель. Маленький такой, кожаный - с ним, работая в одесской поликлинике хирургом, отправлялся Мишин отец по вызовам, в нем носил истории болезней. Овдовев, вместе с медалями и несколькими фронтовыми письмами мать передала семейную реликвию сыну...

Вещь во всех смыслах дорогая, но, сами понимаете, творческой натуре ходить с портфелем в порт, заводской цех или контору слишком банально, никчемно, а вот выйти со старомодным изделием из кожи на сцену, напротив, круто и экстравагантно. Помнится, после концерта в "Карнеги-холле" потрясенная "Нью-йорк таймс" подписала фотографию нашего классика исчерпывающе лаконично: "Еврей с портфелем".

За долгие годы видавший виды портфель разбух от монологов и миниатюр - только для Карцева и Ильченко их написано более 300. Вместе с хозяином он объездил весь мир: бывал в Австралии, Штатах, Израиле - везде, где есть наши эмигранты. В конце же концов, за заслуги перед отечеством был отлит в бронзе и водружен на пьедестал в Одессе. (Сам Жванецкий при жизни на такие почести не претендует и довольствуется минимумом: чтобы блистать, шутить и смешить, ему всего-то и нужна пара яблочек "голден" в гостиничном номере, крепкий кофе с коньяком на сцене да публика в зале)...

К слову, не зря подмечено, что творчество отечественных кумиров имеет, как правило, три источника, три составные части... Первую я уже назвал, остается добавить еще две - это выпивка и женщины. По части спиртного особой переборчивостью Михал Михалыч никогда не отличался - с молодости любил народный напиток портвейн и сладкие вина с запахом винограда - типа "Лидии" и "Изабеллы", сейчас может водочки накатить, зато, когда дело касается дам, он знаток, ценитель, гурман...

Это ведь Жванецкий сказал: "Женщин умных не бывает - есть прелесть какие глупенькие и ужас какие дуры"... Теперь он не без кокетства признается: "Безумно остро, до сумасшествия, чувствую интеллект красивой женщины, физически ощущаю красоту женщин без интеллекта и имею огромную тягу к разговору с женщиной неброской красоты". Разумеется, дамы отвечают ему взаимностью! Одна из них, Алла Пугачева, даже возмутилась: "Жванецкий сатирик? А что такое сатирик? Маленький какой-то: сати-рик... Он Сатир!".

...Его растащили на цитаты - зачастую без указания авторства. В интернете он с немыслимым отрывом лидирует по количеству ссылок. Изданный пять лет назад, его четырехтомник остается в списке бестселлеров, и кажется, что этот мудрый человек знает ответы абсолютно на все вопросы. Кроме одного: кому передать свой портфель?

- Почти уверен, что в 60-70-е годы, когда к вам пришел шумный эстрадный успех, вы мечтали стать членом Союза советских писателей, получить официальное признание, чтобы о вас говорили: "Писатель Жванецкий". Не исключено, что чем больше шло времени, тем чаще задумывались вы над тем, какое место занимаете рядом с такими корифеями сатирической литературы, как Аверченко, Зощенко, Ильф и Петров... Переросли вы, на ваш взгляд, кого-то из них или еще не дошли до их уровня?

- Дима, меня никогда не волновало, где мое место относительно покойных классиков, - я всегда думал, какое занимаю место относительно современников, тех, кто живет со мной на одной улице. При этом речь не об уровне благополучия, вовсе нет. Сейчас мне иногда даже стыдно, что у меня свой дом в Аркадии, что мои окна смотрят на море. Стыдно, потому что многие живут гораздо хуже, хотя, наверное, то, что я вижу море, очень мне помогает, это моя мечта с детства. Сравнивать же, где Ильф, где я, где Эдуард Багрицкий, а где Исаак Бабель?.. Нет... Нет!

Я тебе больше скажу: это не моя задача. Вокруг куча народа. Кто-то даже по службе - есть ведь такие должности - обязан всех расставлять: вот пусть и работает. Кто-нибудь где-нибудь... Не знаю, где, но такие люди наверняка есть. Может, и еврей найдется, одессит: возьмет и расставит все по местам. Если нельзя здесь, то где-то в Нью-Йорке обязательно кто-нибудь защитит диссертацию.

Америка - странная страна, где исследуют такие предметы, в которых мы путаемся. Мы еще не сообразили, почем помидоры или где писатель, а там докторская уже готова. Мне Володин сказал: "Обо мне в Калифорнийском, кажется, университете диссертацию защитили". Вот и я жду, пока кто-нибудь что-нибудь обо мне защитит и я его с этим поздравлю.

- От коллег, которые тоже пишут сатиру, вы разительно отличаетесь - если на бумаге у них что-то смешное и выходит, то в жизни это, как правило, совершенно скучные, унылые персонажи. Вы же просто лучитесь юмором - это гены?

- Любой националист и патриот отличается тем, что себя из конкуренции вынимает и ставит на особое место. "Скажите спасибо, что я русский, - говорит он. - Мне спасибо, и вам спасибо". Вот что в нем главное: конкуренцию сразу побоку... Я сейчас не хочу говорить о магнитофонах, транзисторах, микробиологии - не мое это дело, а вот он: "У нас духовность, мы - нация, и в случае чего побьем морды"... И невдомек бедняге, что ему разобьют в тысячу раз сильнее, потому что у конкурентов в руках техника.

Не буду говорить о других, но я вырос в смертельной борьбе за существование. Откуда этот юмор? Где его почва? Везде - от окончания школы до поступления в институт. Учителя предупреждали: парень идет на медаль. Шел, шел, шел, потом: нет, он еврей, - и где-то в 10 классе я перестал идти на медаль. Ни черта не получилось - еврей! Потом опять еврей, и снова еврей - все время я натыкался на это лбом, у меня не было того - самого главного...

Сейчас я закончу формулировкой: неважно, кем ты был, - важно, кем стал. Когда мне говорят: "Вы еврей, еврей!", я отвечаю: "Иисус Христос тоже евреем был, а кем стал!". Важно, кем ты стал, когда закончил с тем существованием и вышел за рамки нации.

- Обычно, когда речь заходит об одесситах, подразумевается какой-то особый, исключительный, ни на что не похожий юмор. Скажите, одесский юмор - это не миф? Понятно, что сейчас прежней Одессы уже нет, но она действительно такой была или ее придумали?

- Нет, одесситы придумать ее не могли, хотя сейчас - да, грешат этим, потому что Одесса разъехалась. "Одесса больше там не живет", - это сказал не я, а какой-то замечательный израильтянин, бывший одессит. Милиция получила квартиры, освобожденные будущими эмигрантами, люди, которые разговаривали на том языке, попрощались с могилами. Приходила старушка на кладбище и говорила: "Изя, я уезжаю... За тобой будет ухаживать Аня, наша дворничиха, она обещала, а я не могу больше тут оставаться, уже все уехали и сейчас забирают меня... Изенька, прощай!". Она говорила это, сидя на могиле, и так уехала треть города.

- Недавно писатель Александр Каневский сказал мне: "Ностальгия - это не тоска по березкам - березок много и в Америке, и в Канаде, - это тоска по себе молодому". Признайтесь, вам лучше было тогда, в той Одессе?

- Нет, и еще тысячу раз нет - во всех смыслах мне было в ту пору хуже. Я счастлив жить в это время, и вообще, все нынешнее недовольство, нервничанье, попытки писать - не писать можно обвести карандашом и назвать "счастливый период". Для меня. Живу уже так, как хочу, перестал быть частицей коллектива (я ведь даже не знал, что от этого человеку становится лучше), перестал чем-то интересоваться. Нет, не чужим мнением - мне по-прежнему важно нравиться публике: я еще от нее завишу.

Этим меня отравил Аркадий Исаакович Райкин: аплодируют - не аплодируют, смеются - не смеются... Страшное дело!.. Хотя я перестал уже себя одергивать, подстраивать: и смешного много пишу, и несмешного. Тьфу-тьфу!

-...о ностальгии. Чувствуете ли вы ее?

- Это, поверь, не склероз, просто есть вопросы, которые я забываю автоматически. Значит, того заслуживают...

Тоскую ли я по себе молодому? Нет, ну о чем тосковать? Конечно же, нет, даже с точки зрения самой главной, которая у мужчин бывает...

- А вот с этим я вас поздравляю!

- Заметь, я не имею в виду свои достижения в области секса. Из большого секса я ушел раньше всех, перешел на тренерскую работу... Помнишь, когда я это сказал?

- Давно уже...

- Очень давно, но сейчас появляется нечто такое, что даже это делает совершенно другим, цветущим, не мимоходным мероприятием. По молодости ты пробегаешь любовь, как пробегаешь по городу, а сейчас уже не несешься как угорелый - ты здесь в центре.

- Портовые грузчики - каста особая. Что делал соскочивший с золотой медали еврей Жванецкий в Одесском порту?

- Ну, я же окончил институт инженеров морского флота. Честно говоря, и хотел туда попасть - еще не знал, что гожусь на что-нибудь литературное. Был сменным механиком по портальным кранам: примерно 12 часов работал, потом сутки отдыхал. Я возвращался домой после смены - красивый, молодой. Поспал четыре часа и свободен: вечером репетиции, ночью можно писать, и главное - рядом море...

Приходят пароходы, разворачиваются, подходят к причалу - американские, английские, итальянские... Все остальные жители СССР к ним даже близко подойти не могут (и я, правда, тоже ступить на палубу не могу - у трапа стоит пограничник), но я был рядом с чужой жизнью, и это мне придавало большой вес в собственных глазах.

Оно и лучше, что я попал сразу в жизнь. Ну что может быть в Одессе трагичнее и веселее, чем порт, где покрикивают грузчики в косынках? Я же застал еще огромную массу ручного труда, - он и сейчас есть! - а значит, повидал людей. Ну что тебе даст человек, который сидит в башне на кране? К нему же, чтобы поговорить, надо ползти ночью наверх, а если еще кран американский или немецкий, который почти не ломается? А когда много ручного труда, ты окружен колоритнейшими людьми...

...Вот сколько живу, мне говорят: "Ты оторвался от жизни". Я, правда, до сих пор не знаю, как это сделать, но речь не о том. Что бы я ни писал, понятен всем, - это дала работа в порту.

В общем, я стал понятен всем: в тюрьме, на кладбище, в больнице - везде и со всеми легко нахожу общий язык. Недавно был в клинике. Еду в лифте, входят больные: "Что вы здесь делаете?" - спрашивают. "Работаю", - говорю. Народ слегка ошалел, но поверь, ничего нарочитого в этом нет. Как сказал мне Фазиль Искандер: "Миша, у тебя в каждой строчке точки соприкосновения с людьми. Это, наверное, и есть талант". С разными людьми! Точки соприкосновения! Все это дала работа в порту!

- В свое время вы, Карцев и Ильченко втроем служили в театре у Райкина. Что это было за время и как ваша троица у него оказалась?

- Время от времени Аркадий Исаакович приезжал в Одессу, но я уже об этом раз сто, по-моему, говорил.

- Это правда, что вы его атаковали?

- Атаковал, но до этого где-то его нашел. Нет, вначале мы приехали в Ленинград, пришли к нему перед концертом и спрашиваем: "Аркадий Исаакович, можно мы вам покажем наш студенческий спектакль "Парнас-2"?". Он: "Конечно, я посмотрю с удовольствием".

...Сцена, еще теплая от Райкина, после концерта досталась нам - от этого можно было сойти с ума. Вместо публики труппа - они, человек 20, сели в зал и хохотали всем театром. Я слышал их смех, смех Райкина... Все! После этого мы сошли в партер, Аркадий Исаакович каждого ободрил, записал телефоны, координаты и сказал мне: "Миша, пишите. Заведите себе толстую тетрадь"... То, что Райкин говорил мне, он, оказывается, повторял всем авторам, но тогда я об этом не знал, а сейчас то же самое делаю.

- Разводились со скандалом?

- Ну какой скандал? "Все, - сказал он, - отрезанный ломоть!". Директор театра меня уведомил: "Аркадий Исаакович решил с тобою расстаться". Для меня это был шок, но, понимаешь, уже накопилось. Все время я где-то выступал: в одном месте, в другом, и ему пошли жалобы идеологического свойства. Райкин все правильно расценил, и я сейчас понимаю, что он был прав. Ну не может человек, находясь в его театре на должности, прикрываясь его авторитетом, такое творить.

Я, может, не прикрывался, но имя Райкина автоматически защищало, а я, как каждый провинциал, раздухарившись, стал пощипывать, покусывать, усиливал давление... Вот чисто клопиное поведение: тут вцеплюсь, там... Меня не трогают, публика ревет, в погоне за успехом не испытываю никаких идеологических или материальных затруднений, и, конечно, ему пошли сигналы из обкома партии, отовсюду... Правда, когда директор театра сказал мне об увольнении, я не поверил. Понес Райкину последние миниатюры, которые для него писал, под них положил заявление об уходе. Отдал ему эти листочки...

- Тонко...

- Да (улыбается), решил проверить. Я был уверен, что он скажет: "Ты что, Миша, с ума сошел?..

- Оставайся!..

-...Как я такое могу подписать?". Другого автора у него не было, поэтому с моей стороны подло было так поступать, но я это сделал. Он прочитал. "Замечательная вещь, - сказал, - думаю, будем репетировать". Обнял и поцеловал. А на заявлении написал: "Уволить".

Когда с Карцевым и Ильченко мы поехали в Ростов (перед этим уволившись от Райкина), естественно, никто нас не знал. Выступали в райцентрах, каких-то селах... На афишах писали: "Артисты, которые работали с Райкиным"... Ну а как же народ зазвать? Никто не приходил, но когда вернулись в Ростов (а накануне мы записали там на телевидении интервью), увидели супераншлаг! Ломали зал, горком партии тут же попытался соблазнить нас квартирой...

Cпустя пару дней втроем: Карцев, Ильченко и я - вылетаем в Москву, на конкурс артистов эстрады. Чем мы отличались от других артистов? Дима, вот чем?

- Лицами?

- Нет. Конкурс проходил в три этапа, и в каждом у нас был новый репертуар. Все, кто прошел во второй тур, повторяли то же, что показывали в первом, а если шли дальше - с той же программой выступали в третьем. Ни хрена! У нас все три тура были абсолютно разные, исполняли уже такие миниатюры, как "Авас"... Разумеется, мы не могли соперничать с Кокориным, который читал "Письма Ленину". Он летел впереди всех и занял абсолютное первое место.

- Изысканный юмор!

- Ну да. Иван Любезнов, председатель жюри, народный артист Советского Союза, руками развел: "Что я могу сделать - он читает "Письма Ленину"? Без ошибок!". Где сейчас Кокорин? Где Ленин? Оба исчезли - один раньше, другой позже, а мы, получив второе, то есть практически первое место, возвратились в Одессу, и нас тут же вызвали в Киев.

"Аркадий Исаакович сказал мне: "Миша, пишите! Заведите себе толстую тетрадь"

В гостиницу приехал директор Укрконцерта и сказал: "Товарищ Жеманюцкий, хотел поговорить именно с вами. Я знаю, что ваши подопечные Карченко и Ильцев - талантливые ребята, но я сейчас расскажу вам одну вещь. Из программы праздничного концерта Петр Ефимович Шелест лично вычеркнул (да не обидятся они на меня за это на том свете! - М. Ж.) Тимошенко и Березина и вставил ваших подопечных Карченко и Ильцева". Этот начальник говорил именно так, а меня называл исключительно Жеманюцким. Ему не было дела до фамилий, необходимость запоминать их его унижала.

- Голова тоже была забита "Письмами Ленину"?

- Нет, он мыслил государственно. "Вы даже не представляете, - сказал, - что это значит". Я робко спросил: "Что?". - "А то, что сейчас мы едем с вами ко мне в кабинет, я даю вам карту города Киева, карандаш, и вот куда вы им ткнете, там, в любом месте, у вас будет квартира. У всех троих". Вот что значило: "Он вычеркнул...". Тогда же ходило такое выражение: "Петро Юхимович вышли, а палочка ихня стоять". Это был дикий соблазн, и какое же счастье, что мы устояли! Только благодаря Вите Ильченко, - я не настолько волевой! - но все равно мы не представляли себе, как можно жить в Киеве одесситам с нашим-то юмором. При той власти нас сразу бы всех перемололи.

- И вы отказались?

- Отказались. И кто, скажи, потом приезжал к нам принимать наши программы?

- Наверное, худсовет?

- Виккерс и Каневский (авторы большинства миниатюр Тарапуньки и Штепселя. - Авт.)... Прибывали в составе комиссии, мы читали им свой репертуар, правда, никто на них не обижался.

Потом мы с Черкасским поехали в Министерство культуры в Киев. Он был начальником Управления культуры в Одессе, а я автором. "Михаил, - предупредил он, - ты даже не представляешь, к какому человеку мы едем... Он так радуется: "Вот я был в Донецке - зарезал программу, во Львове зарезал, в Одессе, еще где-то". Я спрашиваю: "Но где-нибудь ты разрешил?", а он: "Нет, зарезал везде". Сейчас мы к нему направляемся, поэтому давай там буду разговаривать я, а ты молчи".

Я не помню фамилию этого человека - как всегда, что-то бледное, мучнистое, скрюченное, побитое мешками, поколоченное тысячу раз палками существо, исчезнувшее сегодня намертво... Конечно, он должен был нас зарезать, но, как говорит сейчас Рома (я уже это не помню!), у нашего Вити Ильченко была счастливая особенность: он мог прочесть самые острые вещи так тупо, что они приобретали совершенно советский смысл. (Это потом, когда мы начинали их разыгрывать, чиновники спохватывались)... Ну вот и все. Больше о прошлом я не хочу говорить, потому что, считаю, еще не время.

- Михал Михалыч, а это правда, что ваши записи даже у Брежнева были?

- Говорят, да.

- Опять-таки, если верить слухам, вас потому при советской власти не посадили, что вас поддерживали некоторые могущественные члены Политбюро...

- Точнее, их шофера!

- Тем не менее я слышал, что вы ездили домой к Подгорному и к Полянскому...

- К нашему с вами Подгорному ездил (это был последний его год у власти). Мне позвонили, спросили, смогу ли приехать к председателю Президиума Верховного Совета СССР Николаю Викторовичу Подгорному в гости... Естественно, я согласился. За мной прибыл зять Подгорного на вагонного вида "мерседесе" - подарке Аденауэра - и доставил к тестю на улицу Толстого. Николай Викторович жил в квартире из 16 комнат, куда входил даже гостиничный номер. Там я впервые увидел квадрофоническую систему, цветной телевизор - подарок Насера. После экскурсии меня пригласили к столу. Угощали поросенком с гречневой кашей, каждая крупинка которой была миллиметров по 10.

Вот тут-то из глубины квартиры вынырнул Подгорный и попросил что-нибудь почитать. Я начал, он прервал: "А поострее что-нибудь есть?". Я ему про министра мясомолочной промышленности, а он: "А еще острее?". - "Николай Викторович, - говорю, - я же не диссидент, иначе меня бы давно посадили". Удалился Подгорный так же внезапно, как и вошел. Я собирался попросить у него помочь мне хоть что-то издать, его дочке-офтальмологу сказал, что у меня были вопросы... Она вздохнула: "Ничего он тебе не сделает. Сиди, кушай...".

- У Подгорного был тогда, кажется, конфликт с Брежневым...

- Да, поэтому он, очевидно, хотел, чтобы я щекотал его усталые нервы. Вот и пойми тут, кто первый антисоветчик - он или я.

А что такое Володя Высоцкий? На чем мы держались? Пленки с Володиными песнями слушали водители, и Брежневу дал их шофер. Мне кто об этом рассказал? Полянский, член Политбюро ЦК КПСС.

Тогда же многие наши ребята женились на дочках: Саша Филиппенко, Миша Филиппов, Ваня Дыховичный... Время от времени, находясь в совершенно безвыходном положении, я говорил: "Сашенька, ну помоги чем-нибудь - Зимянин же по идеологии". А Ваня Дыховичный - тот сам предлагал: "Давай, Миша, устрою тебе рандеву, примет тебя Полянский". (У меня тогда был вопрос насчет квартиры и как прописаться в Москве).

Ой, это сейчас мы привыкли, что охрана у всех, а тогда у Полянского я ее первый раз увидел: пушки под мышками... Вошел в кабинет, он раздвинул передо мной карту Советского Союза... "Михаил, - сказал, - я вас очень люблю. Сатиру мы должны поднимать, но что вы ерундой занимаетесь? Пуговицей какой-то (этот рассказ Райкин как раз тогда исполнял). Здесь, видите, хлеба нет, там мяса, тут воды"...

- Это он вам говорил?

- Ну да, объяснял, что тут жрать нечего, а на целине урожай собрали, и теперь он гниет. Вот, мол, страна какая! Они, между прочим, всегда так говорят. Когда я вижу большого начальника, наперед знаю, что скажет он с укоризной: "Нам сатира нужна позарез, но почему вы за мелочи хватаетесь, когда вон что творится?!".

- Вы хоть попросили Полянского вам помочь?

- Да нет. Конечно, у меня было с собой заявление, но я не мог его подать, не мог даже вклиниться в его государственный монолог. 45 минут кряду он говорил мне одни комплименты - как ты. "Михал Манич, - сказал (он называл меня строго по паспорту), - вы не представляете, но ваши записи всюду. У Брежнева есть, у Биляка". Не помню, кто это...

- Первый секретарь Словацкой компартии...

- "Леонид Ильич что-то под деревом вскапывал, а на нем висел магнитофон с вашей записью", - это мне Полянский сказал. Тогда еще магнитофоны, которые можно повесить на ветку, были редкостью. "Вы талант, вот только пустяки это все, конечно, - сатира нам должна помогать"...

...Не умолкал он часа полтора - я слушал и слова не мог вставить. Во-первых, из вежливости, а во-вторых, человек не давал мне вступить. Я уже и про заявление забыл, как тут раздался звонок. Он: "Что там?".

- Полянский по телефону: "Тут у меня как раз знаменитый сатирик сидит. Я чувствую себя прекрасно. И он чувствует себя прекрасно". И ко мне: "Вот, Михаил, и все, к сожалению. Будьте здоровы" и как-то под попочку, под попочку... Так вместе со своим заявлением я и выкатился - окрыленный и страшно довольный.

- Вы говорили о голоде, а у вас были такие ситуации, когда сами не ели досыта, - элементарно не хватало продуктов?

- Дима, это длилось полжизни.

- Как?

- Я перестал голодать, начал уже питаться нормально, когда поступил в Высшую ордена Боевого Красного Знамени и ордена "Знак Почета" военно-политическую академию бронетанковых провинциалов при театре миниатюр, когда начал работать заведующим литературной частью. Когда же пошел первый гонорар за спектакль "Светофор", я стал не просто человеком, а богатым человеком. Много ли тогда получал? 1200 рублей в месяц. Авторских!

- Сказочные деньги!

- И это после того, как в порту работал за 84-85 рэ.

- Если бы я работал в КГБ и занимал там видный пост, наверняка попытался бы вас завербовать. К вам с подобными предложениями обращались?

- Ты все о прошлом меня спрашиваешь... Нет, это невозможно!

- Такое прошлое зачастую тянется в настоящее - это происходит у многих...

- Конечно же, вербовали, причем почему-то не в институте, не на кафедре, а в каморке у дворничихи бабы Даши, на Комсомольской, 133. Там жил кагэбист, и меня туда вызывали. Выкручивался я, как только мог. Вывернулся: мол, не достоин, ничего еще не понимаю. Еще раз пытались охмурить (пожалуй, это был последний "привод" в КГБ), когда сбежал Миша Барышников. Они меня вызвали и уговаривали написать письмо, чтобы знаменитый танцовщик вернулся. Я лепетал: "Он не знает моего почерка - как он поймет, я ли это письмо написал?".

- Думаю, у вас часто были, да и сейчас наверняка случаются депрессии, когда хочется тупо запереться и пить, пить, пить...

- Да (кивает головой), бесконечные депрессии...

- Что же в такие моменты вы пьете?

- Ну что об этом рассказывать, жаловаться? Я все вываливаю дома жене - она уже еле дышит. "Что на этот раз?" - спрашивает. Когда она мне советует: "Думай о хорошем", я закрываюсь, пытаюсь думать, но где его, во-первых, найти, а во-вторых, как о нем думать? Сижу-сижу... Наконец вниз сбегаю: "Кажется, я подумал о хорошем"... Потом опять: "Нет, еще нет!"... В общем, у меня это все не получается, а во время депрессий... Нет, я не пью, к сожалению, а только как-то переживаю. В общем, главное, Димитрий, садиться за стол и писать, писать... Потом собрать своих друзей где-нибудь в клубе одесситов...

-...и читать?

- Да, и прочесть им. И вдруг такой кайф, такой рев!.. Вот сидит человек в горе, в слезах, пишет, жалуется, а когда читает, оказывается, что это страшно смешно. Хохочет народ, просто умирает, и ты думаешь: "Как это получилось? Что за насмешник Господь Бог, который все твои слезы превращает в неистовый хохот?". Просто обидно бывает. Потом начинаешь собой гордиться... Когда один подходит, говорит: "Гений!", второй, и ты расправляешь грудь: елки-палки!..

- Чувствуешь, что в их словах что-то есть...

- Думаешь: "Ребята, чем ответить на это? Только покраснеть", но я счастлив - вот и все. Конечно, я не могу сейчас в интервью расходовать то, что хочу дать на концерте: надеюсь, зрители обязательно это увидят. Я записал в Москве авторский вечер, и я еще запишу - может быть, даже в Украине, чтобы в квартиры бесплатно, без билета пришел новый репертуар. Это достойно того, чтобы люди посмотрели, - все мы получим кайф.

- В конце 80-х, когда вдохновленные перестройкой газеты начали уже писать обо всем, я безобразно, нахально - до сих пор не могу себе этого простить! - сказал вам, что, на мой взгляд, вы находитесь в кризисе. Вы подтвердили: "Да. В полном говне!". Преувеличили?

- (Улыбается). Обычно я с удовольствием подобные вещи подхватываю...

- Пококетничали?

- Да, пококетничал. Кризис чувствовался, видимо, где-то снаружи, а внутри у меня его не было. Просто, зная, что люди очень любят борцов за справедливость, пытался соответствовать, но боролся не я - талант мой боролся. Это он тащил меня все время за собой на веревке, как почуявшая волю собака, а сам я никогда не был борцом, не был политиком. Когда исчезла советская власть, мне так хорошо стало, так хорошо! Да, я не сразу нащупал, о чем говорить, но сейчас знаю...

- Михаил Задорнов сказал мне, что, по его мнению, перестройку в Советском Союзе сделал не Горбачев, а Солженицын, Жванецкий, Высоцкий и Окуджава. Вы с этим согласны?

- Конечно же, нет - ну почему я должен соглашаться с тем, что говорит Миша Задорнов? Мы конкуренты, хотя, разумеется, очень приятно слышать это со слов Миши. Михаил Николаевич молодец, набрал высоту... Ему еще то помогает, что он все-таки свой, понимаешь? Я не могу говорить: "Мы, русские, умнее всех" - мне тут же набьют морду, хотя, может быть, это правда... Просто за слово "мы"...

- Надо же совесть иметь, да?

- Да, и рано или поздно либо те, либо другие, но набьют, поэтому приходится молчать. Хотя я, может быть, так и думаю, но не вслух. А он молодец, режет в глаза: "Американцы дураки!". Может, так и есть, но я не решаюсь такое сказать, ну нет у меня фактов, полностью подтверждающих эту теорию. Наоборот, если судить по технологиям и количеству изобретений... И все наши почему-то туда бегут...

- А не они - сюда...

- Что же они, ученые, потоком к дуракам прутся, побросав метрики свои, звания? Спортсмены, забыв про массовость, тоже за океан мылят шеи. Ну, видимо, раз туда бегут, а сюда пока нет, значит, среди дураков жить легче...

В общем, Миша рискованно говорит, а я - сдержанно, осторожно, хотя, думаю, мы - то есть я, Владимир Семенович, Булат Шалвович - звучали и, самое главное, стали популярны. Люди же сами эти записи распространяли... Конечно, огромное количество пленок сыграло большущую роль. То, что сегодня я говорил в Москве, завтра оказывалось во Владивостоке. Как? Не знаю.

- КГБ, очевидно, записывал, и он же распространял...

- Может быть (задумчиво), может быть... Витя Шендерович однажды рассказывал, как впервые меня услышал. Где-то на пляже стояла толпа людей, посредине магнитофон, и оттуда мой голос. В Одессе тогда пройдешь возле забора - оттуда мой голос. И у Володи Высоцкого было так же, все расходилось кругами...

- Вы с ним встречались, с Владимиром Семеновичем?

- А как же. Ой, недавно в Одессе на День независимости Украины новый губернатор Плачков (очень симпатичный такой) проводил парусную регату, и вдруг позвали меня. До того два месяца сидел - никто никуда, хотя знали, что я в городе. Даже стал беспокоиться: чего это не зовут? Правда, в Одессе время от времени это бывает - там нет пророков в своем отечестве. Там плюют: есть кто, нет... Даже в репортаже иной раз услышишь: заезжий сатирик, поэтому мне ничего не остается, кроме как тихонько бороться за существование.

Так вот, заезжий сатирик был приглашен в качестве свадебного генерала на открытие парусной регаты, и там, стоя возле губернатора, я встретил директора завода "Промсвязь". Есть такой в Одессе - не знаю, что они выпускают. Чем этот завод прославился? Тем, что лет 20 назад... Когда умер Владимир Семенович?

- В 80-м году...

- Ага, значит, 27-28 лет назад у нас должен был там состояться концерт в обеденный перерыв, а накануне в Одессу пришел пароход "Грузия". У его капитана Гарагули на борту часто гостили известные люди. Как он это делал? Писал заявление: "Каюта "люкс" протекает, нуждается в ремонте. Просьба вывести ее из продажи".

Советская власть была хороша тем, что плевала на всякие мелкие денежные неурядицы, поэтому бумагу подмахивали без лишних вопросов, а там все время плавали. И вот в этой каюте "люкс", которая якобы протекала, то ли из Батуми, то ли из Тбилиси прибыли Марина Влади и Владимир Высоцкий. Накануне они дали мне телеграмму, что хотят со мной увидеться, а я был тогда грешен: числился режиссером Московского государственного мюзикл-холла. Как я туда попал? С одним из идеологов перестройки Александром Яковлевым.

- По женской линии...

- Нет. Честно говоря, меня просто спасали. Были какие-то очередные неприятности, я занимался чем-то сомнительным, и Ролан Быков (он был художественным руководителем, главным режиссером) взял меня туда на работу, чтобы как-то уберечь. Н-да, время было тяжелое...

У Высоцкого же была в то время мысль сделать русско-французскую программу "Москва - Париж": "Миша, я пою и говорю по-русски, Марина по-французски. Мы оба на сцене - ведем концерт. Московский мюзикл-холл часто играет в Москве - ну что может быть лучше?". Прекрасная идея! Он спросил: "Где можно вас послушать?". - "Завтра мы: Карцев, Ильченко и я - выступаем в обеденный перерыв на заводе "Промсвязь".

Привез их Олег, друг... Настоящие друзья Высоцкого сегодня не говорят ничего. Я вот даже фамилию этого парня забыл - знаю только: альпинист, спортсмен, сейчас живет в Лондоне. Подъезжают "жигули", Олег за рулем, а рядом голая, как я видел, женщина. Оказалось, Марина Влади... В те дни жара стояла неимоверная, и она была как-то раздета...

- До неприличия или в рамках?

- В рамках, но французские рамки - не наши, и поэтому на заводе "Промсвязь" ей выделили плащ-палатку, чтобы укрылась. Ажиотаж поднялся страшный: Высоцкий с Мариной Влади в зале красного уголка. Можно потерять сознание?

- Можно!

- Дирекция завода, обком партии - все вокруг них носились, ну как возле шампуров на гриле. Марина уже сидит, а в зале суета, все ходят, как в Мавзолее, кругами... Это же советское время, тогда люди не видели звезд, тем более таких, как Марина Влади. Представь: французские фильмы, ее первый муж Роберт Оссейн... Движение не прекращалось, пока Володя не попросил: "Дайте же посмотреть, ну пожалуйста, я вас очень прошу". В общем, все расселись и мы сыграли.

Такое ощущение, что сейчас все что-то очень изматывающее делают, поэтому хотят быстро-быстро отдохнуть, освободиться. Я помню время, когда делали нечто необременительное, такое, после чего не надо было отдыхать. Теперь все устают... "Михал Михалыч, - говорят, - да не надо об этом думать". Поэтому я тоже перестал их снабжать смыслом, и все-таки хочется, если уж говорить, то поумнее немножко... Мне кажется, тут можно найти удачное соединение, но я очень боюсь, что сегодняшняя жизнь, когда мы смотрим на настоящую войну и воспринимаем ее, как художественный фильм, заставит в искусстве искать беззаботности...

- Одно время писали, что ваш джип нашли и вернули, что Путин распорядился...

- (Перебивает). Разыскали в одной из закавказских республик - это мне министр внутренних дел сказал, - но в таком высоком гараже! Он сообщил: "Наши даже сфотографировали эту машину, но до выборов лучше ее не трогать". Ну а куда она после выборов делась, я, если честно, не знаю.

"Комсомолка" написала, что джип нашли. Ну кто против? Миша Леонтьев, которого сейчас лишили возможности въезжать в Украину, даже сказал (не мне, а кому-то): "Конечно, будь я Жванецким, и мне бы машину вернули". (У него тоже угнали авто). Один я, как очевидец, заявляю, что "мерседеса" своего так и не увидел, но кому теперь буду жаловаться, если газеты сообщили, что полный порядок? То есть разыскали этот джип точно, а вот кому вернули, сказать не могу.

- Говорят, даже Путин интересовался у вас судьбой угнанного автомобиля?

- Это было в Кремле, на вручении Государственной премии. Когда я принимал из рук президента награду, он вдруг спросил: "Машину нашли?". Потом в журнале "BOSS" появилась фотография, где я стою перед Путиным полусогнутый. Ну прям прогнулся перед начальством!

- Это что же, рефлекс?

- Нет, просто президент спросил шепотом, а я плохо слышу - от всех динамиков слух у меня ослаб. Вот тебя слышу хорошо - ты говоришь громко...

- Я просто в Высшей школе КГБ не учился, не знаю, как надо правильно...

- (Улыбается). Путин: "Машину нашли?". Я: "Чего?"... Этот момент ловко сфотографировали. Мне понравилось, что он у меня спросил, вернули "мерседес" или нет... Вместо того, чтобы мне, видимо, ответить. Потом тихонечко, едва шевеля губами: "Вообще-то надо владеть правилами дзюдо, карате". - "А я не владею". - "Ну так приходите со мной тренироваться". Я растерялся, не знаю, шутит он или нет. Я в Кремле первый раз, а президент там каждый день. Спрашиваю: "Куда приходить?". Путин: "Сюда". - "В Кремль, что ли?". Он: "Да, да, да!". Я тут же себе представил, что стою у ворот в кедах, в белой, перепоясанной рубахе - готовый заниматься дзюдо. Правда, не это главное - потом я еще представил, что бросаю власть через плечо...

Вот такой разговор состоялся у нас шепотом. Все не могли понять, о чем мы говорим, почему я все время нагибаюсь.

- Михаилу Жванецкому завидуют многие, а вам это чувство знакомо?

- Конечно.

- И кому же завидуете вы?

- Ну, скажем, вижу я Максика Галкина - Господи Боже, такие данные! Внешностью он привлекает к своему юмору и наоборот: юмором - к внешности. Вот дал Бог! Ни на чем! То как Киркоров поет, то как Алла Борисовна, то Лещенко изображает... Галкин показывает всех в лицах - и зал ревет, успех неимоверный. На простых вещах... Я, конечно, завидую: молодой, красивый. Боже мой, он говорит мне: "Михаил Михайлович, вы гений". Я ему по-свойски: "Максик!", но... завидую...

Это и серьезно, и несерьезно. Тебе кажется: как можно, но в той же Юрмале мы выходим с ним на одну сцену. Что ты! Я видел успех у Райкина и у Галкина, помню еще свой, и сейчас, конечно, я не могу с ним сравниться. На сольном концерте могу еще как-то поспорить, но в сборном он на 10 шагов впереди.

- Жестокие, однако, слова вы сейчас говорите...

- В свой адрес, заметь, но выбирает публика, а не я.

- У вас вообще есть комплексы? Вы это за собой замечали?

- Я, если честно, не знаю, что такое комплексы, - расскажи, тогда отвечу: замечал или нет. Вот Гурченко недавно сказала (я прочитал): "Жванецкий - свободный человек", и она абсолютно права. Чувство свободы присуще мне неизвестно откуда. Ну какие там комплексы? Может, самоедство, низкая самооценка...

- Иногда вас можно увидеть в компании Пугачевой - вас не смущает ее окружение?

- Смущает, но она все-таки из мира фонограмм. Там проблемы обычно обсуждают трагическим шепотом: "Он запел, а вместо песни - тишина. Я тогда громко говорю: "Повтори, тебя не слышно. Аппаратура отказала". Или: "Я вступаю, а фонограмма запаздывает". Или: "Я еще молчу, а она скрипит - "э-э-э!". Жуткие какие-то вещи!

Взаимоотношения с фонограммой - это страшное дело, сколько таких случаев я сам видел. Лариса Долина только начала: "Дорогие одесситы, разрешите!.." - и тут буквально на полуслове включается ее песня. Кто-то врубил!

Боюсь кого-либо обидеть, но окружение Аллы Борисовны состоит из людей, страдающих от некачественных фонограмм, поэтому им приходится, в основном шепотом, обсуждать эти проблемы. "Я пою эту, а они мне врубили ту"... "Приглашаю кого-то на танец, а тут совсем другая песня пошла". Или: "Я тоже буду под фонограмму - облегчу себе жизнь".

- Из советского прошлого за вами наверняка идет множество страхов. Сейчас боитесь чего-нибудь?

- Да практически того же самого. Честно говоря, любовь зрителей служила тогда нам защитой, но, как ни странно, всеобщие кумиры - Высоцкий, Окуджава - не имели ярко выраженного политического, диссидентского лица. Булат Шалвович имел свободный выезд за границу, ему звонили из кабинета Андропова, говорили: "Булат, все в порядке", за Владимира Семеновича хлопотала Марина.

Она говорила мне: "Господи, Миша! Я поддакивала Брежневу, я стояла возле него, пока он был в Париже, я стала сопредседателем общества советско-французской дружбы...

-...и членом французской компартии...

-...я готова на все, только чтобы Володя мог ездить и я могла ездить". Подхожу к сути: значит, популярность не вытекает из диссидентства - она вырастает из независимости. Не может человек на бесконечном отрицании чего-либо, в конфликте с властью стать популярным: это тяжело, потому что народ и власть все-таки всегда едины.

- Ну что же, Михал Михалыч, благодарю за эту беседу и пожелать хочу одного - свободы. Чтобы никто никогда не говорил вам: "А этого читать не надо, а сегодня не время"... Пускай всегда будет ваше время!

gordon.com.ua