Русские в Америке

У нас принято завидовать эмигрантам, мы полагаем, что им повезло: там и экономика лучше, и социальное обеспечение достойное. Однако адаптация к незнакомому социуму, врастание в чужую культуру, потеря собственных корней – это всегда сильнейший стресс, тяжёлая психологическая ломка. Особенно для пожилых людей. «Старое дерево в новую почву не пересаживают», – говорила моя мама. Её памяти я и посвящаю эту статью.

«Мы в Америку не ходим»

Когда я только переступила порог большого дома под названием «Америка», мне пришлось самой разбираться в принятых здесь правилах общежития – иногда понятных, иногда странных, а порой и вовсе непостижимых.

Помню, в первый же день моего пребывания в Америке я услышала от уехавших раньше родственников такую фразу: «Завтра вы поедете на Диван оформлять документы». Что это за диван такой, на котором нам, вновь прибывшим, придётся теперь сидеть? Почему не стул, не кресло? Оказалось, Диван – всего лишь название русской улицы в Чикаго, уменьшенной копии нью-йоркской Брайтон Бич. Вообще-то, правильно было бы говорить Девон, но из-за особенностей произношения (в закрытом слоге американцы вместо гласной «о» говорят «а») получается забавное для русского слуха Диван. И сколько раз на день я потом слышала: «Посидим на Диване, там хорошее грузинское кафе» или «Мы живем на Диване»…

Десять лет назад это была оживлённая, довольно грязная, наполненная русско-еврейско-украинским гомоном улица. На асфальте можно было увидеть шелуху от семечек – местный анахронизм. В магазинах продавали «любительскую» колбасу с жирком, а на стекле красовалось объявление: «Только у нас жареные поросята». Тут всё ещё процветало вывезенное из бывшего Советского Союза (вместе с хохломскими плошками и штампованным хрусталем в витринах «русских» книжных магазинов) такое невиданное в здешних местах явление, как очередь.

Она ощетинивалась архаизмами типа «Мущина, вас здесь не стояло», громко ругалась и спорила, если надо – кусалась и царапалась, а за пределами магазинчика тут же распадалась на части и растворялась в окрестных тихих улочках. Тут же знакомая продавщица, увидев в окошко женщину в тёмных очках, могла воскликнуть: «Ой, Любаша, это ты, а я тебя не узнала, думала, иностранка какая-то…». Это за подлокотниками и спинкой Дивана шумит большой Чикаго, а тут – южно-русская или украинская провинция, да и только. Как в известном анекдоте. Эмигрант звонит в Москву, его спрашивают оставшиеся там родственники: «Ну как там в Америке?» А он отвечает: «Не знаю, мы в Америку не ходим!»

Теперь русскую часть Дивана не узнать, она стала почти безлюдной. Ресторанчики и продуктовые магазины опустели, из пяти книжных осталось два, сама улица сильно уменьшилась в размерах – с одной стороны её теснит расплывающийся по округе индийский район с его пряными запахами и золотыми побрякушками, с другой – вездесущие мексиканцы. Только где-то вдали одиноко ковыляет одесская или харьковская старушка с ходунками, спешит в клинику к своему «русскому» врачу – одна из последних, ещё здравствующих обитателей Дивана.

Эмиграция из России в США за последние годы из бурлящей полноводной реки превратилась в тоненький, еле журчащий ручеёк. Наверное, это добрый знак. Значит, в своей стране жизнь налаживается, и уже не хочется годами черпать горькую похлёбку первых пяти лет эмиграции, сваренную из безденежья, языкового барьера, культурного шока и приправленную сословной спесью аборигенов и бесконечными унижениями. И всё-таки почему-то грустно. Жизнь русского комьюнити в Америке кончается…

«Настоящие» американцы

В Интернете есть объяснение этого термина. Комьюнити – это сообщество людей, объединённых какими-то похожими интересами или свойствами, например говорящих на одном языке. Добавлю: или живущих на территории чужого государства, не говорящих на его официальном языке. На мой взгляд, американское эмигрантское комьюнити отличается от понятия «диаспора».

Члены диаспоры могут интегрироваться в жизнь приютившей их страны, владеть её языком, считать себя её полноправными гражданами, получить диплом местного вуза и работу наряду с коренными жителями, но вместе с тем чувствовать себя при этом людьми некоренной национальности и следовать в быту иным обычаям. Комьюнити входит в диаспору так же, как более мелкая матрешка помещается в лоне матрешки-матери. Его члены – это в подавляющем большинстве люди старшего поколения, толком не овладевшие ни языком общения, ни принятыми нормами общежития.

Возможно, они поначалу стремились «вписаться» в основной поток местной действительности, по наивности считая: если они получили вид на жительство или гражданство, значит, автоматически уже стали настоящими американцами. Но жёсткое общество, не желая признавать в них «своих», вытолкнуло «недоамериканцев» на обочину, милостиво позволив занять свой шесток, отмерив там для них крошечное пространство. Как в детской игре: «Чур, за эту черту не заходить!» И им ничего не остается, как боязливо жаться друг к другу.

Вот поэтому мне смешно, когда пожилые люди, прожившие лет пять-шесть в Чикаго, не выучившие ни слова по-английски, наряжаются в шорты и растянутые футболки и заявляют: «Ну, мы-то уже американцы». Да никогда не станете настоящими американцами ни вы, ни ваши сорокалетние дети – всегда останетесь иностранцами, живущими  в Америке. И ничего в этом нет позорного, поскольку лучше быть самим собой, чем рядиться в чужие одежды. Только внуки, которые произносят «Где моё папо» или «Givememyтарелка», а на вопрос, заданный по-русски, отвечают по-английски – вот они на самом деле американцы. Но внуки – уже не вы.

Держаться за своих

Мой знакомый, назовём его Григорием, в Москве считался классным инженером, здесь же до выхода на пенсию служил на заводе простым рабочим. В первый год жизни в США брался за любую работу: был фасовщиком в магазине, грузчиком, потом принялся развозить пиццу. Очень хотелось ему если не встать вровень с местными жителями, то хотя бы догнать и перегнать выбившихся в люди земляков, он прилежно учил английский, который ему давался с трудом. Но ему не повезло...

В один прекрасный вечер Григорий привёз заказ восемнадцатилетней американке. Девушка улыбнулась симпатичному солидному шофёру, а тот в ответ по-отечески приобнял её, потрепал за щёку и уехал. Через полчаса его машину догнали полицейские. Оказалось, девчонка тут же позвонила в полицию и пожаловалась на «секшиал харассмент» (сексуальное домогательство). Бедный эмигрант не учёл, что дежурная улыбка – вовсе не намёк на флирт, а тем более с несовершеннолетней.

Последовал арест, несколько суток в тюрьме, судебное разбирательство. Только с помощью опытного адвоката Григорию удалось выпутаться из неприятной истории. До сих пор он выплачивает долг адвокатской конторе.

Сегодня Григорий получает небольшую (по американским меркам) пенсию, да ещё подрабатывает, присматривая за соседским стариком-колясочником. На жизнь хватает. Но тягучая, сосущая под ложечкой тоска, ощущение безысходности не исчезают. Он чувствует себя в изоляции: вокруг люди, а поговорить не с кем. «Я зарёкся контактировать с американцами, не знаю, чего от них ждать, – сетует Григорий. – Стараюсь держаться от них подальше. Общаюсь только с женой и другими родственниками, иду только туда, где говорят по-русски. Я вам скажу так: когда человек оторван от важных событий социума, от культуры, он неизбежно деградирует. Пенсионеры, конечно, общаются, но какое это общение: говорят в основном о своих семьях, хвастаются успехами внуков, сообщают, в каком магазине какая распродажа. Одно и то же каждый день. Скучно, конечно, но что поделаешь. Усвоил на всю жизнь: нужно цепляться только за своих».

По этим же законам жизнь течёт не только в русском, но и в мексиканском, индийском, китайском и прочих национальных сообществах. Комьюнити никогда не пересекаются между собой. Шансы завести друзей среди представителей разных стран есть лишь у молодёжи, родившейся в США. Эмигранты в первом поколении наталкиваются не только на языковые барьеры, но и на непреодолимые стены различных культур и менталитетов, хотя они и невидимы.

Ну как, скажите, беседовать с мексиканцами, если специально для них во всех крупных присутственных местах объявления пишутся и на английском, и на испанском – вплоть до простейшей надписи в городских автобусах «Не высовывайтесь из окон»?

Осколки Атлантиды

Приезжая на побывку в Чикаго, я привычно останавливаюсь у подруги моей мамы – Фаины Аркадьевны Резниковой. Эта добрейшая женщина из маленького белорусского городка гордится тем, что в прошлом была учительницей русского языка и литературы. Учителей она вообще считает чем-то вроде аристократии и возмущается ведущими российских каналов, которые «и говорят вечно не то, и ошибки делают…»

Как-то она спросила меня: «А почему ты не работаешь в настоящей прессе? Ну, в «Правде» или в «Известиях»?» Объясняю, что из старых газет многие уже закрылись, а те, что есть, немногим отличаются от телеканалов. «А я ваше новое российское телевидение вообще не люблю, – говорит она. – Для меня существует только один канал – «Ностальгия», где старые передачи показывают. Вот посмотрю на молодую Валентину Толкунову, Кобзона послушаю – и душа успокаивается, кажется, что я ещё там, в далёком Союзе…»

Мне иногда кажется, что пожилые русские эмигранты – это малая часть затонувшей Атлантиды. Цивилизация под названием «СССР» погибла безвозвратно, её разрушил безжалостный ураган времени, но выжила горстка людей, сохранивших и унёсших с собой на новую землю её осколки. Ведь и в России, и в других станах постсоветского пространства сознание людей капитально поменялось под влиянием гигантских общественных сдвигов последних десятилетий.

И только эмигранты в своих представлениях о метрополии остались «на точке замерзания»; они как будто до сих пор так и стоят на том месте, откуда 20 лет назад эмигрировали. Они не знают, а иногда и не хотят знать, что Россия – уже не отдельный островок социализма, а нормальная капиталистическая страна, встроенная в мировой рынок, со всеми его плюсами и минусами. Что нет уже «советской власти», а есть нормальные президент и премьер-министр. Они до сих пор продолжают говорить «у вас в Союзе». А иногда даже спрашивают меня: «Что ты такая худая? У вас там, наверное, совсем продуктов нет, кушать нечего?»

Два мира – два кефира

Считается, что отказать эмигранту в оказии, не привезти посылку – всё равно, что не оставить товарищу закурить во время боя. И когда мне звонят из Чикаго, я сначала терпеливо выслушиваю очередную порцию гадостей типа «как ужасно живётся вам в России», а затем – записываю целый перечень просьб, что из этой «ужасной» России нужно привезти…

Я не устаю удивляться, с какой яростью, достойной лучшего применения, мои бывшие соотечественники ругают свою «бывшую родину». Казалось бы, чего возмущаться – вы ведь оттуда уже уехали, так забудьте всё плохое, радуйтесь жизни! Видимо, им так легче притереться к иному укладу жизни: старое дерево в чужой почве приживается с трудом. При встрече они обязательно с упоением начнут расписывать преимущества и возможности Америки, даже если сами этими возможностями никогда не пользуются. Однако ностальгия, как её ни заталкивай вглубь, даёт о себе знать постоянно, поскольку она прячется всегда в самом неудобном месте – в желудке.

И русские магазины не спасают: всё в них не такое, как на родине. Чёрный хлеб недостаточно чёрный и похож на вату, кефир хоть и свежий, но вкус не тот, даже глазированные сырки почему-то треугольные и покрыты не настоящим шоколадом, а какой-то коричневой патокой. В «русских» магазинах дешёвый товар не из Москвы, а произведённый на местных фабриках, открытых в США предприимчивыми русскими. Настоящие русские товары стоят втридорога – с учётом стоимости перевозки.

А вот валидола в аптеках не увидишь, там сотни непонятных коробочек и скляночек, на которых не разберёшь, что написано. Ну как не растеряться, заходя в огромный зал американской аптеки, где продаётся всё – от чипсов до детских игрушек? Причём у фармацевтов совета не спросишь: здесь почти все медикаменты отпускаются строго по рецепту врача. Может, они и чудодейственные, но нам-то привычнее родные таблетки, которые ещё наши бабушки принимали, и ничего – дожили до преклонных лет. Вот поэтому-то пожилые эмигранты уповают на наши старые добрые испытанные средства – валокордин, анальгин, цитрамон, даже зелёнку. Эффективность наших дедовских способов лечения кроется, я думаю, в силе самовнушения, по-детски наивной вере в то, что старое всегда лучше нового.

Вот обычное содержимое моего чемодана перед поездкой в Штаты: по десять пачек но-шпы, активированного угля и валидола, несколько пузырьков валокордина, зелёнки, календулы и карсила, десяток баночек косметического крема отечественного производства, пакетики хны и басмы, семена овощей и цветов для посадки, пара буханок бородинского хлеба и баночка чёрносмородинного варенья. И так далее, и тому подобное…

Доблестные таможенники, открыв чемодан, могли бы меня тут же депортировать: в США нельзя ввозить в большом количестве ни лекарства, ни продукты питания, ни сельскохозяйственные культуры. Всё это оговаривается в таможенной декларации. К счастью, ни разу ещё мои вещи не подвергались пристальной проверке, но, проходя через контроль в чикагском аэропорту О’Хера, я ощущаю, как под одежду забирается неприятный холодок страха. Однако отказать моим многочисленным русскоязычным знакомым в их просьбах («Я так скучаю по чёрному хлебцу…») не имею права. Потому что знаю: проживи хоть двадцать лет в Чикаго, арахисовое масло или вяленый бекон милее не станут.

Первые месяцы пребывания в стране могу обозначить одним словом: вакуум. Попадаешь словно в безвоздушное пространство, где тебя никто не знает, не замечает и не слышит, и ты тоже не слышишь чужого языка – сплошная каша из незнакомых звуков. А ещё почему-то не чувствуешь вкуса: вкусовые оттенки так же неразличимы, как и звуковые. Психологи говорят, что это своеобразная реакция на стресс. Известно, что пострадавшим во время крупных землетрясений или цунами обычно дают в руки предметы, способные вызвать приятные эмоции, например старую игрушку или лоскуток от материнского платья. Только тогда они успокаиваются. Может быть, пища, с которой связаны воспоминания о прошлом, тоже служит подобным антидепрессантом? Ведь эмиграция – это тоже сильнейший стресс для человеческой психики.

Чикаго, да простят меня его жители, – не самый прекрасный город на свете. Он неуклюжий и слишком индустриальный, в нём мало архитектурных завитушек, милых душе путешественника. Скандалы и капризы местного климата, штормовые ветра, гуляющие среди строгих серо-коричневых небоскрёбов, рваные тучи на низком тяжёлом небе – всё это выбрасывает на берег памяти безрадостные мысли и тоску. И русская улица в этом городе тоже не самая приветливая и уютная. Но всё же печально видеть её сгорбившейся и постаревшей, как та последняя старушка с ходунками… Вторую родину, так же как и первую, не выбирают. Это назначение судьбы…

6.07.13              Людмила ПИСЬМАН              Журнал «60 лет – не возраст» 

Комментарии к статье

Добавить комментарий

19 Апреля 2024

Ваше имя*

E-mail

Код подтверждения

Текст комментария*