И самое сильное впечатление, которое у меня было от того, что я видел в окно поезда, едучи вот эти пятьсот километров между Иркутском и Нижнеудинском, надо сказать, в довольно глухих местах – это, собственно, Транссибирская дорога знаменитая в районе пятитысячного километра, четыре тысячи семьсот что-то, такие вот видишь цифры на пролетающих мимо столбах.

Так вот, знаете, что произвело на меня самое большое впечатление? Количество людей, которые живут в брошенных вагонах. Вообще дорога там – это важнейшая вещь. Это, собственно, вот линия жизни, которая в этих местах пролегает, и все концентрируется вокруг этой дороги, и судьба целых городов и разных населенных пунктов зависит напрямую от того, близко они от дороги или далеко. Вот дорога осталась в стороне – и город умер. Дорога прошла вблизи города – и он развивается.

И люди, конечно, жмутся к этой дороге, потому что там много неосвоенной земли, много пустой, много просто тайги. И люди как-то стараются возле этой дороги держаться. А не всегда есть там в чем держаться, потому что довольно часто ты видишь, что поселки и станции, платформы и разъезды, которые когда-то были построены вдоль этой дороги, которые, как бусины, на эту дорогу нанизаны, они развалились, рассыпались, сгнили, истлели и пропали, их нет.

Вот это тоже мысль, которая все время тебя посещает, когда ты видишь эти многочисленные развалины. Какие-то бывшие цеха, бывшие ангары, бывшие склады, бывшие пакгаузы, бывшие какие-то водокачки, бывшие станции. Ты смотришь на это и думаешь: но ведь это же кто-то когда-то построил, это же когда-то было новое. Вот это вот, что теперь пребывает в руинах, вот это вот, что теперь зарастает кустами и деревьями, вот это вот, что теперь, совершенно очевидно, брошено и не используется – кто-то же когда-то это построил. Может быть, сто лет, может быть, теперь уже сто пятьдесят лет назад, когда строилась Транссибирская дорога.

И вот очень много там маленьких таких полустанков. Ну, собственно, на этом полустанке ничего нет, кроме его номера. Вот стоит табличка такая ржавая отвалившаяся на одном гвозде: платформа четыре тысячи семьсот пятьдесят какой-нибудь километр. Вот и вся станция. И ты видишь какое-то количество рельсов, там дорога разветвляется на всякие запасные пути, чтобы мог работать вроде бы – я думаю, что идея в этом – чтобы мог работать маневровый паровоз и менять состав, и переставлять вагоны, перецеплять их с помощью вот этих тупиковых веток, на которые разветвляется дорога, там какие-то стрелки. Когда-то это все функционировало, больше не функционирует.

И на этих тупиковых ветках стоят вагоны, брошенные много десятков лет тому назад и совершенно уже, что называется, вросшие в землю. И в них живут люди. И это довольно частая история. И ты видишь, что они даже пытаются как-то обжить это. К этим вагонам, например, часто бывают пристроены дощатые крылечки, чтобы можно было подниматься и входить в эту вагонную дверь. Или окна в этих вагонах забиты фанерой. Иногда ты видишь, что кто-то там дощатый сортир рядом построил на улице. Иногда видишь какие-то следы того, что там есть дети: или стоит коляска, или какой-то маленький велосипед возле этого крылечка, или какие-нибудь мячики валяются, или детские игрушки, что-то такое.

В общем, пока ты проезжаешь мимо – поезд там идет не очень быстро, прямо скажем, поэтому успеваешь разглядеть – видишь, что, видимо, здесь есть дети. И видишь, что это здесь очень давно, потому что между рельсами выросли уже кусты и деревья. Видно, что эти вагоны привезли сюда очень много лет тому назад. Ну, и они ржавые совершенно, это тоже видно.

Вот так живут люди. И когда ты видишь это первый раз, как-то немножко удивляешься: надо же, ух, смотри – в вагонах живут! А потом видишь еще и еще, опять и опять – и выясняется, что это, в общем, довольно распространенный в тех местах способ жизни.

Источник